Лариса ФРОЛОВА

Я шла домой по аллее на Комсомольской улице после одного очень печального в моей жизни события. Под полуживыми деревьями сидел полуживой человек. Перед этим прошел дождь, и земля, конечное же, была мокрая.

Я подошла к нему и протянула то, что у меня было - несколько конфет с просьбой помянуть дорогого мне родственника, которого мы только что похоронили. Он перекрестился и сказал подобающие этому случаю слова. Я, кстати, видела его и раньше. И еще одного, похожего на него

- тот обычно сидит между зданиями редакции нашей газеты и УВД города Прокопьевска. Давно хотелось у них спросить: почему они в таких местах проводят досуг, а, предположим, не дома или, в крайнем случае, не в Ялте? Да все какая-то спешка. На этот раз мне сильно некуда было торопиться, и я отважилась на эксклюзивное интервью.

Он сказал, что зовут его Николаем. И назвал год своего рождения. Я сделала в уме несложные подсчеты и с удивлением поняла, что старше меня он лет на десять, не более. А я себя еще считаю молодой.

Мы сразу же перешли на "ты".

- Коля, а ты почему здесь сидишь? 

- А мне больше некуда деваться. Жил на квартире на Сахалине, а потом хозяева продали квартиру и куда-то уехали. Теперь мне негде жить.

- А пенсию-то хоть получаешь?

- Нет, какая пенсия? Они уехали, когда меня не было, а все документы, - делая ударение на втором слоге, сказал Николай, - неизвестно куда подевались.

- А что же ты ешь?

- Да подают люди добрые...

И в самом деле, на мокрой земле около его ног лежала скорлупа от вареного яйца.

- Но тут же милиция рядом. Все-таки власть. Ничего тебе не могут посоветовать, как-то помочь?

- Да нет. Они же меня видят каждый день. Я и ходил туда . Так даже в каталажку не забрали.

- Ну если им на тебя наплевать, то и ложился бы на скамейку. Ты же не только задницу, ты все свои внутренности простудишь.

- Да люди гонят оттуда. Вот когда уж совсем никого ночью не будет, тогда пойду полежу, покемарю до утра.

Мы с ним еще поболтали на разные отвлеченные темы, в частности, о том, что когда он был октябренком, по ночам иногда плакал, когда думал, что когда-нибудь ему придется умереть, потому что все в старости умирают. А жить очень хотелось. А будучи пионером и даже комсомольцем, часто думал, что как здорово ему повезло в жизни: он родился в Советском Союзе, где нет бездомных, безработных и голодных, где так вольно дышит человек. Хотя, если разобраться, он был прав: очень вольно дышится "комсомольцу" Коле на Комсомольской аллее.

Когда я пришла с этой вольной воли домой, в свои четыре стены, открыла томик своего любимого Зощенко и прочитала: "А ведь посмеются над нами лет через триста! Странно, скажут, людишки жили. Какие-то, скажут, у них были деньги, паспорта. Какие-то акты гражданского состояния и квадратные метры жилищной площади... Ну что ж! Пущай смеются. Одно обидно: не поймут ведь, черти, половины. Да и где же им понять, если жизнь у них такая будет, что, может, нам и во сне не снилась!"

Да, Мастер, такая жизнь Вам действительно не снилась, хотя еще очень далеко до трехсотлетнего срока. Я не знаю, что там будет через триста лет, и будут ли людишки смеяться, но мы сейчас разучились это делать. Некоторые, конечно, смеются. Но таких мало. А основная часть людишек плачет.

P.S. Помню, года три-четыре назад на улице средь бела дня на глазах прохожих умирал человек. Он лежал посреди дороги совершенно обнаженный, потому что в беспамятстве сорвал с себя одежду и только кричал: "Кушать хочу!" Мне по телефону об этом сообщили добрые люди (я тогда работала в бывшей газете). С большим трудом мне удалось добиться, чтобы его забрали в больницу - и "Скорая", и милиция говорили: не наш клиент. А у него была дистрофия самой высшей степени -кости, обтянутые кожей. Он был болен туберкулезом, а пенсию наше родимое государство тогда не выдавало, хотя Госдума в то время жила неплохо. Впрочем, как и сейчас. Через два дня мне позвонили с почты и спросили, в какой больнице можно разыскать этого человека: пришла его очередь получать пенсию. А я сказала, что он в ней уже не нуждается: только что позвонила старшая медсестра и сообщила... Он чересчур надышался вольной жизнью.